Когда в 90-е годы появились видеомагнитофоны, на нас хлынул поток забугорных фильмов. В первую очередь эротики и боевиков.

Помню, зашел как-то к приятелю, а он смотрит фильм. Весь в процессе. Я присел, и товарищ начал объяснять сюжет. Ну как объяснять… тыкал пальцем в экран — это главный гад, это его помощник, они хотят убить наших и завладеть бабками. А этот чувак — молодец, он хороший, добрый такой…

В этом месте меня разобрал неуместный смех. На экране добрый герой палил из пистолетов с обеих рук, превращая противников в кровавый фарш. Воспитанный на советских фильмах, я тогда считал, что добрый человек не станет так легко и массово убивать себе подобных. За деньги.

Ладно, это моя точка зрения. Читаем Александра Митту, «Кино между адом и раем»:

«В «Крестном отце» показана империя преступников. В этом фильме все до одного – преступники. Как в футболе – все до одного играют ногами. Глава семьи дон Корлеоне – главный преступник, его дети – преступники, адвокат – преступник, друзья – преступники, полицейские – преступники, артист – слуга преступников. Между тем этот фильм искренне любим сотнями миллионов зрителей во всех уголках Земли. Неужели мы все так любим преступников?

Ничего подобного. Это фильм не про преступников, а про большую идеальную семью, где дети любят отца и друг друга. Где каждый готов помочь другому и сделать все для спасения другого. Это фильм о семье, в которой мечтал бы оказаться каждый. Он о ценностях семьи – основы общества. Преступность – это метафора, язык искусства».

По этой логике получается, что крики о пропаганде насилия через экраны — глупости, пустое. На самом деле речь всегда идет только о борьбе ценностей, и добрый герой может совершать любые поступки, ему все спишется.

Так?

Если не так, почему мы любим фильмы Тарантино, Копполы и Люка Бессона?