Пульхен

Из-под ног с криком выпрыгнула пичужка и на бреющем полете унеслась куда-то вбок. Пульхен шарахнулся с тропы. Пока дойду, на мне вообще шмоток не останется, подумал он, с трудом выдираясь из шипастых кустов. Голый человек на голой земле. И нахрена им, спрашивается, столько колючек? Что охранять? Неужто эти плоды?

Он сорвал оранжевую ягоду и осторожно надкусил передним зубом. Шиповник? Яблоки-дички? Хотя на яблоне вроде колючек не бывает. Он медленно разжевал кисло-терпкую мякоть и прислушался к себе. Кажись, все чипи-типи. Ну-ка, ну-ка… Набрал полную пригоршню и затопал дальше, подкидывая ягоды в воздух и стараясь поймать их ртом. Ага, получается. А вот эта?..

Дорога назад оказалось значительно легче – тропинка уже знакомая и, к тому же, шла под уклон. Правда, очень хотелось есть. И ноги гудели, словно по ним бежали терабайты пакетных данных. Пульхен стал мысленно перебирать, что в организме давало о себе знать. Так, мышцы ног. Коленку ушиб, но это фигня. Чешется шея, видимо, кто-то цапнул. И еще за ухом свербит и жжет от соленого пота. Живот надулся. Плечи натерло лямками… Хей, стоп. С какого хрена надулся живот?

Он подумал и высыпал ягоды на тропинку. Птицы склюют. Пусть лучше пузо раздуется у них – будут знать, как запугивать путешественников, выламываясь из-под самых ног.

Но было уже поздно. В животе забулькало, заклокотало и провернулось, будто кто-то помешал внутри половником. Ого. Ладно, в боевых условиях может случиться всякое. Он снял рюкзак и проверил, осталась ли еще туалетная бумага. Шагнул на обочину и, на всякий случай оглядевшись, стал расстегивать джинсы. Молнию, как назло, заело. Черт… Желудок оглушительно взбултыхнулся, словно в нем взорвалась маленькая атомная бомба. Пульхен затеребил язычок замка – ну же, блин, ну-у! Понимая, что время работает против него, судорожно стащил наполовину застегнутые штаны и присел на корточки.

Уф-ф!

Брезгливо отвернувшись, он закидал место опавшими листьями, подхватил рюкзак и пошел дальше. Ну вот, делов-то, подумалось весело. И все прошло!

Хм… Или нет?

Не прошло. Уже через несколько минут бросок в кусты пришлось повторить. Ноги стали ватными, на лбу выступил холодный липкий пот. И в животе – резь. Надеюсь, они не смертельно ядовитые, подумал он, возвращаясь на тропу. Что-то мне не того. Слабость какая-то. Томность. Его охватил страх. А что, если я умру?

Перед глазами встала картина похорон. Вот он лежит в белом атласном гробу, уже заляпанном губной помадой и тушью. Лицо бледное и строгое, как бы говорящее – вот, не ценили раньше, теперь поздняк метаться. Вокруг рыдающая толпа. И это не преувеличение – человеческая масса заполонила площадь Больбао и прилегающие улицы. «Река скорби» – так напишут в экстренном выпуске «Paloa Today». Народная река скорби.

А кто там в траурном мини-платьице, не скрывающем соблазнительные изгибы? Неужели она? Точно, Сетильда. Вытирает уголки глаз платком. И если прислушаться, можно разобрать, как она шепчет пухлыми губами: «А ведь он мне нравился. Очень нравился. Но Вацлав даже не смотрел в мою сторону…» Пульхен почувствовал возбуждение. Нет, только не сейчас, бро. Оставим ситуацию на потом.

Он представил себя со стороны – исцарапанный, потный, бледный, футболка вывалилась из наполовину расстегнутых штанов. Такой испуганный, такой жалкий. В носу защипало, из левого глаза выкатилась слеза и горячей горошинкой побежала по щеке.

Да что ж такое, в самом деле! И, главное, за что?!

А похоронный оркестр все играет, играет что-то печальное, но мужественное. Из толпы летят на гроб цветы и мягкие игрушки. Кто-то даже украдкой кинул кружевной лифчик. Давно не ведали палоанцы такого горя. А папа? Он придет, интересно? Пульхен втянул сопли. Соберись, тряпка. Ты же мужчина. Ладно, оставлю ему записку. Напишу, как я… как… черт, как я его люблю. Это же правда. Зачем он так с нами? Ох, надо взять себя в руки. А как тут не раскиснешь, когда в животе то и дело… Вот, ОПЯТЬ!

Он содрал брюки и присел прямо на тропинке. Чего уж теперь. Какая, блин, нафиг, разница.

Отмучавшись в очередной раз, Пульхен неожиданно понял, что:

а) бумага закончилась;

б) вокруг уже темно;

и самое неприятное –

в) он потерял курс. С каменистой опушки в разные стороны разбегались три тропы. По одной он пришел. Но по какой?

Он сидел со спущенными штанами, обливаясь слезами и холодным потом. Сил переживать уже не оставалось, накатывала апатия. Вспомнилось, что именно так люди погибали во вьетконговских лагерях смерти. Держались, держались, а потом теряли волю к жизни – и все. Кеды в угол. Пульхен сорвал с куста широкий сиреневый лист, подтерся, кое-как натянул джинсы и двинулся, нога за ногу, по ближайшей дорожке, волоча рюкзак по земле.

И вскоре – новая напасть. Вначале он решил, что показалось… да нет, черт, не показалось! Между ягодицами разгоралось адское пламя. Подтерся какой-то ядовитой хренью, допетрил Пульхен. Взвыл и принялся яростно чесать задницу через штаны, потом, не зная, что предпринять, кинулся бегом, не разбирая дороги…

Прошли долгие века, когда, вконец отчаявшись и махнув на жизнь рукой, он уловил в бархатной темноте слабый отсвет. А где свет, там и люди! Горячая еда, холодная Пепси-кола, душ, уютная постель! Сотовая связь, интернет, сериал «Империя чумных зомби»!

Еще никогда его так не радовала близость людей.