Фиш. Хорошо, что я в море погиб

Зал тянулся вдаль насколько хватало глаз. Белый мраморный пол. Светло-жемчужные стены. Ряды стальных дверей со смотровыми окошками. Негромкая музыка — кажется, фортепьянный концерт Грига.

В хранилище кроме нас никого не было.

— Представь, что твоя голова это компьютер, — сказал я. Мы с Виргусом сидели на полу возле двери, в которую вошла Элис. — Операционная система раскладывает информацию по разным папкам — «Важное», «Не очень важное», «Совсем не важное»… и, может быть, «Чепуха».

— «Полная хрень».

— Да. Воспоминание о каждом событии ты неосознанно помещаешь в соответствующую папку. Сходил за хлебом или заправил машину – поместил в «Не очень важное». Можно и забыть. А вот первый выход на сцену, наверно, хранится в «Исключительно важном».

— Ну, когда это было! Хотя… — Виргус потер нос. — Да, помню! В первом классе музыкалки. Ух, какой мандраж меня колотил…

— Ну вот.

— И что?

— Время от времени полезно наводить в файлах порядок. Чистить. Удалять ненужное. Перекладывать в другую папку.

— Ага. Ну-ну… — Саксофонист задумался. — Слушай, а ведь здесь наши архивы тоже должны быть, а?

— Скорее всего.

— Пошукаем?

— Ты посмотри, если хочешь.

Виргус остановил на мне взгляд.

— Ладно, и я не горю желанием… Ну чего там Элис копается? — Он поднялся и припал к окошечку на двери. – М-да, блин… это надолго.

Я встал и заглянул в застекленный прямоугольник.

Почувствовав наши взгляды, Элис обернулась и рассеянно помахала рукой. Она стояла на алюминиевой стремянке перед стеллажами, на полу громоздились кипы пластиковых скоросшивателей, веером лежали фотографии – яркие пятна на светлом полу.

— Не будем торопить, пусть разбирается. – Я оторвал Виргуса от окошка. – Поговорим о твоем проекте. Какие новости?..

В следующие полтора часа мы обсуждали план открытия клуба, иногда заглядывая к Элис. Она перебирала папки как наряды из бабушкина сундука. Доставала с полки, бегло просматривала, некоторые аккуратно ставила обратно, другие бросала на пол… Потом принялась просматривать отобранные файлы — читала, разглядывала фотографии, вздыхала, хмурилась… Раза два мы слышали из-за двери смех, а однажды, заглянув, увидели, как Элис вытирает слезы.

Наконец дверь отворилась и она медленно вышла. Виргус открыл рот, намереваясь что-то сказать, но я его опередил:

— Точно, Фиш, — улыбнулась Элис. Ее лицо стало ясным и умиротворенным.

— А ты делаешь успехи, старик! – хмыкнул Виргус…

Целый день идет дождь – веселый ливень с раскатами грома и молниями на полнеба. Крупные капли барабанят по черепице крыши, листьям деревьев в саду, пластику подоконника…

До того, как построить дом, я жил в многоэтажке. Хороший район, элитная новостройка, вежливые соседи-миллионеры. Однажды в квартире этажом ниже установили кондиционер, и повесили его прямо под моим. Сосед-новосел пожаловался мастерам-установщикам, что вода с моего кондиционера падает на его, и звук капели мешает спать.

Мастера позвонили мне: «Можно придти?» Я спросил: «Зачем?» Они: «Надо посмотреть». Я ответил: «Хорошо, посмотреть можно». Мне не понравился тон звонившего, но спорить я не стал.

Они явились. Старший – уверенный в себе работяга лет пятидесяти, его помощник помоложе, мордастый и хмурый. Громко переговариваясь, они вошли в квартиру и направились прямиком в гостиную. Глянули в окно, положили на паркет инструменты и принялись сдвигать предметы на подоконнике – цветы, статуэтки, другую мелочь…

Я говорю: «Стоп, мужики. Что вы делаете?» Они остановились: «А что?» — «Вы попросили разрешения посмотреть на кондиционер. Посмотрели?». – «Ну». – «Все, до свидания».

Мужики переглянулись. Они привыкли к своей роли – роли хороших мастеров — и относились к жильцам немного снисходительно. Но меня не устраивало, как по-хозяйски они себя вели. Мне не понравилось, что они не оказали мне должного уважения.

Я подсказываю: «Вы что хотите сделать-то?» — «Так это… трубу повернуть надо». — «Ясно… Теперь понятно, чего вы хотите». Они оживились, молодой опять принялся освобождать подоконник. А старший на всякий случай уточняет: «Так можно?» Я отвечаю: «Нет».

У них опять ступор. Потом спрашивают: «А… почему?!» — «Потому что я живу на восьмом этаже, и либо вызывайте спецтехнику, либо принесите страховку».

Они утопали, принесли страховочный трос. Попросили разрешения вылезти в окно. Инструменты аккуратно переложили на газету. В общем, стали вести себя цивилизованно, как и подобает хорошим мастерам…

В полураскрытое окно тянет запахом мокрой земли и скошенной травы. Сквозь лиловые тучи проглядывает солнце.

Осталось 98 дней. Демонио продолжает дергать цепочку унитаза.

— В тебе не было веры в собственные силы, Виргус, — сказала Элис, глядя в иллюминатор батискафа. – Это и мешало тебе преуспеть…

Ему пока и верить-то было не во что, подумал я.

— Да блин, как тут поверишь, когда кругом сплошные засады! – ответил Виргус, двигая хромированный рычаг. Субмарина плавно провалилась метра на полтора.

— Убери руки с пульта управления, Виргус, — сказал я. – Мы и так погрузились слишком глубоко.

Музыкант оставил в покое рукоятки и принялся жать на кнопки боковой панели.

— Куда не придешь, везде облом! – В салоне погас верхний свет, заработал вентилятор, за спиной что-то загудело и защелкало. — Бумаги подписать – «нельзя», инструкцию почитать – «не положено», разрешение получить – «у нас так не делается»! А как у вас делается, через коробку из-под ксерокса? Убил бы, блин. И нет никакого механизма давления на этих чиновников!

Снаружи, посверкивая чешуей, проскользила стая длинных рыб.

— Не включай свет, Виргус, так уютнее, — попросила Элис. Она посмотрела на меня, затем перевела взгляд на иллюминатор… и задумчиво, как бы про себя прочитала: «Хорошо меж подводных стеблей. Бледный свет. Тишина. Глубина. Мы заметим лишь тень кораблей. И до нас не доходит волна…»

Она говорила глубоким грудным голосом, и слова проплывали в полутьме салона осязаемо и плавно, как рыбы за бортом.

— Виргус, — сказал я. — В жизни вообще мало механизмов воздействия на людей. На дворе двадцать первый век и все уже неплохо защищены.

— «Неподвижные стебли глядят, неподвижные стебли растут. Как спокоен зеленый их взгляд, как они бестревожно цветут…» — негромко читала Элис.

— Только и остается древний как мир рычаг, — сказал я, – собственная сила. Причем, как ты понимаешь, не физическая. Сила личности, внутренняя сила – главный инструмент давления…

— «Безглагольно глубокое дно. Без шуршанья морская трава. Мы любили, когда-то, давно, мы забыли земные слова…»

— Твоя психологическая устойчивость может подвергаться серьезным проверкам, — сказал я. — Будь спокоен и уверен в себе. Не бойся конфликтов — ты силен и потенциально опасен.

— «Самоцветные камни. Песок. Молчаливые призраки рыб…»

— Держи удар и будь готов к войне, — сказал я.

— «Мир страстей и страданий далек. Хорошо, что я в море погиб».

За иллюминатором проплыл огромный черный скат. Он поводил плавниками-крыльями словно полами монашеской рясы.

— Тишина, блин, глубина… – сказал Виргус. – Вот уж хрен, не дождется! – Он потянул рычаг и батискаф послушно двинулся вверх…

Ливень стих. Под окном натекла лужа. Я спускаюсь в кладовую, нахожу тряпку и кидаю ее на пол. Вода медленно промокает ткань.

Держи удар. Будь готов к войне.

Будь готов ответить на вопросы.

«Откуда ты? Кого знаешь? Чо такой борзый?»

И будь готов ответить за базар.

— Откуда ты? Кого знаешь? Чо такой борзый?

Головы торчали над обрывом, а ниже на виноградной лозе висел я.

— Дайте мне подняться.

— Откуда ты? Кого знаешь? Чо такой борзый? — Лопоухие и конопатые, они по-мальчишески жестоки. В руках у пацанов тяжелые палки для игры в «солдатики».

— Все, хватит. Я хочу выбраться. Тигр ушел.

— Ага, ушел, — засмеялся Андрейка. – Теперь мы за него! Да? – Он обернулся.

— Да, — ответил тот, кого я отсюда не видел.

Глаза опускать не стоит, но взгляд постоянно тянет вниз. На дне ущелья русло высохшей реки, а вдоль отвесного склона глыбы камней с неровными краями.

— Пустите меня, — сказал я.

— Откуда ты?

(Ты свой или чужой?)

— Хорошо… ладно. Откуда я? Откуда и вы. – Я перехватил лозу. Она сухо затрещала. – Мне уже известно откуда я, правда, не известно – куда.

— Кого ты знаешь?

Элис и Виргус с высоты казались лилипутами. Они размахивали руками и что-то кричали… не разобрать.

— Кого знаешь?!

(Есть ли кто-нибудь за тобой? Кто может за тебя вступиться?)

— Я знаю всего несколько человек, достойных упоминания. Но они уже мертвы. Так что за мной — никого. Я один.

— Ха!

— Хотя есть один человек…

— Кто?

— Ладно, неважно. Он не придет на помощь.

— Почему?

Я опять перехватил лозу. Мышцы дрожали от напряжения.

— Когда-то давно я обрек на одиночество и его.

— Зачем?

Я увидел, как внизу Виргус побежал по руслу реки. Похоже, хочет добраться до меня в обход. Не успеет, здесь километра три – четыре, если не больше.

Не успеет.

— Зачем ты это сделал?

— Я был так погружен в свое горе… Кончайте, пацаны, лоза рвется.

— Чо такой борзый?

(Что ты можешь противопоставить нам? Покажи свою силу… свою внутреннюю силу).

Я замечаю на склоне кустик земляники. Он торчит между камнями.

Четыре темно-зеленых листика. Тонкий стебель. На нем — ягода.

Спелая, сочная, красная ягода.

— Чо такой борзый?!

— Я не борзый…

Меня перебивает тот, кто стоит за спиной мальчишек:

— Может, он кажется борзым потому что… боится?

Я протягиваю руку к кусту.

— Боится? – В голосе мальчишки удивление. Никто и никогда не мог упрекнуть Фиша в трусости.

Мне не хватает сантиметров двадцати. Упираюсь ногами и слегка раскачиваюсь, чтобы сорвать ягоду на амплитудном движении. Лоза проседает.

— Точняк, пацаны! – голос Андрейки звенит. — Он просто ссыт!

Мальчишки заливаются смехом.

Я не смотрю на них, не смотрю вниз, не смотрю на рвущуюся лозу. Я вижу только ягоду.

Зачем монах это сделал?

— Хотя его страх — не перед болью, — говорит невидимый мне человек. Его голос тих и задумчив.

— А перед чем тогда?

Лоза трещит.

Внизу что-то кричит Элис.

Пацаны ждут ответа.

— Перед чем? – переспрашивает человек. — Может быть, это страх получить кулаком в лицо и – проиграть?

Я ухватываю листик земляники… но ягода остается на стебле.

Лоза рвется.

Я лечу вниз.