Виргус. Путь сияющих

Хай, креветка! Оттопыримся по полной?

Приступим, дружище, помолясь. К оттопыриванию. Я так и слышу твои мысли: «Задолбал уже Виргус вокруг да около ходить, бодягу по тарелке размазывать. Чего он не приступит к главному блюду, ну, к существу рассказа?»

Я тебе притчей отвечу. Слушай, дружище, на ус наматывай… Пожилой человек, старик уже, можно сказать, пришел к Рамакришне… (Ты знаешь, дружище, кто такой Рамакришна? В интернете посмотри, ладно? В Яндексе набери или там в Гугле). Приходит к Рамакришне и говорит: «Учитель, я прожил длинную, полную испытаний жизнь. Многое видел, многое знаю, но одного так и не постиг…»

Рамакришна спрашивает: «И чего же?» Старый хрыч выдает: «Я так и не понял, зачем в мире существует зло?»

Прикинь, вопросик, да? Офигеть. Ну, тут Рамакришна задумался…

А? Меня? К доктору? Ладно, сейчас иду. Погоди минуту, сестричка, не видишь – я по мобильнику разговариваю. С адвокатами, между прочим.

Не отвлекайся, дружище. «Зачем существует зло?» — это старикашкин вопрос. Рамакришна подумал и говорит: «Чтобы завязать сюжет».

Пауза.

Пауза.

Специальную паузу делаю, дружище, тебе на осмысление. Думай пока, а я к доку сгоняю. Видно, опять ему помощь требуется, без меня никак психов вылечить не может.

.

Уф-ф… Ложная тревога. Не меня, оказывается, док вызывал, другого психа. Ну, то есть, другого больного… Блин, я хочу сказать… Ладно, не парься. Лучше скажи – понятно теперь, зачем я столько трындел, пока до главного добрался? Зачем все то, что ты воспринимаешь как «зло»? (Зло в кавычки возьми, Ботан, это я фигурально).

Чтобы завязать сюжет!

Кстати, старый пень, который приставал к Рамакришне, после ответа обрел просветление. Ты уже испытал самадхи, дружище? Ну, или на крайняк – саттори? (В Яндекс, все в Яндекс!)

Я когда произношу слова типа «самадхи», «чакры», «праны», знаешь, что вспоминаю? У тебя бывает, дружище, что слово или запах или там музыка одним махом переносят в другое место, в другое время?.. У меня тоже. Так вот, мне сразу вспоминается один весенний вечер…

Вот представь: маленький репетиционный зал, окна настежь, с улицы доносятся детские голоса и запах лип… Посередине помещения студийный рояль с пожелтевшими клавишами, в углу ударная установка «Амати» тарелками сверкает. На боку лежит контрабас, напротив окна — операторский пульт. Кругом провода, микрофоны, пюпитры с нотами…

Девяносто второй год, дружище, май месяц. Я подрабатываю в спецшколе с музыкальным уклоном. Платят мало, но приходится крутиться на трех работах, чтобы семью прокормить. А главное – в школе есть зал, инструменты, есть возможность заниматься джазом. Мы собираемся с ребятами вечерами и готовим концертную программу.

Мы счастливы. Заняты любимым делом, и плевать, что наша музыка не имеет коммерческой ценности. Плевать. Мы занимаемся тем, что нам нравится больше всего на свете.

В закутке за перегородкой журнальный стол, три стула, старенький сейф. В нем бутылка «Амаретто». В перерывах мы дринькаем по чуть-чуть, буквально по тридцать капель, и – странное дело! – больше и не хочется. Не веришь? Думаешь: «Да чтобы Виргус не хотел накиряться?!» А между тем это правда. Мы пьяны от другого — от вдохновения. Может, ты слышал это слово, дружище.

Только что записали хороший дубль. Сидим с пузатыми рюмочками в руках, усталые и довольные. «Чем х-хороша живая музыка? – говорит, слегка заикаясь, Леша Иванов, пианист. – Каждый звук несет в себе бит информации. И чем б-больше звук обработан электроникой, тем сильнее информация искажена. Живое исполнение ее не убивает, не выхолощивает, не к-кастрирует электричеством…»

На репетиции заглядывает учитель химии Николай Николаевич — пристраивается в углу и сидит неподвижно. Мы даже забываем об его присутствии. Николай Николаевич буддист. Он одинок и все свободное время посвящает медитациям.

Как-то вечером мы долго бились, не могли найти нужное звучание пьесы. «Осенние листья» называется. Такое бывает, дружище, — никак не приходит настроение, то самое состояние. Химик из угла подал голос.

«Визуализируйте образ, — сказал он. – О чем вы играете?»

Выяснилось, что мы представляем совершенно разные картины. И когда создали общее видение, композиция у нас пошла.

Своеобразный был мужик.

«Музыка возникает не в пальцах и даже не в голове. Она приходит оттуда, — он поднимал палец вверх. –Принимайте послание, концентрируйтесь на нем и пропускайте через чакры. А музыкальный инструмент – лишь дверь в конце туннеля…»

Николай Николаевич научил меня медитировать. Привил любовь к созерцанию. Открыл для меня восточную философию. «Существование есть иллюзия. Пойми — и выйди за пределы. Вот путь ясных». Гэ Эс Будда.

М-да… Майский вечер, ореховый вкус ликера, и томительная мелодия Джозефа Косма.

У меня была жизнь, дружище. Мне есть что вспомнить.

Помянул буддизм и вспомнилось мне одно высказывание. Есть такой учитель, Ошо зовут. Правильный чувак. Так он сказал: «Чтобы следовать пути Будды, человек должен быть бунтовщиком. Бунт — это вкус его существа».

Ты согласен, дружище, что человек не должен жить как в клетке? Не верь канонам, нарушай запреты! Только так ты познаешь истину. Бунтуй, ерш твою медь! – этому слогану я следовал всю жизнь.

И получал, соответственно, по кочану.

Серьезно, дружище, сколько себя помню, я восставал против системы. Воспитательница в детсаде называла меня хулиганистым отродьем. В школе я вечно конфликтовал с учителями. В консерватории умудрился поругаться с заведующим кафедрой и потому все экзамены сдавал с пятого раза.

Путь Будды, однако.

И в театре так же получилось. Есть у нас один дирижер… насколько именитый, настолько же несдержанный на язык. Самодур. И вот однажды сидим мы, «Иоланту» репетируем (ты уже в Яндексе освоился, дружище?). Там есть довольно хитрое место, первая флейта выводит сложный пассаж. А на месте заболевшего флейтиста в тот день была девочка-стажерка.

Сходу сыграть она не смогла. Дирижер эпитетами посыпал, заехидничал. Девочку от испуга и вовсе переклинило. Репетиция встала. Маэстро шипит, бледная стажерка пытается сыграть руладу, народ молчит. Европейской же величины человек, страшно перечить. Тут я за девчонку и встрял, как дурак.

Дирижер на меня переключился. Мило разговорились, трень-брень, слово за слово… В общем, послал я его. На три буквы. При всех.

На этом репетиция закончились, музыкантов отпустили. На другой день администратор оркестра подходит и говорит: «Виргус, я тебя долго от начальства отмазывал, ты знаешь. Но сейчас маэстро категорически настаивает». — «Ладно, Андреич, — говорю, — на тебя я не в обиде». И накатал заявление.

«Бунт — это вкус его существа».

Побродил я в поисках приличной работы, потыркался, но, похоже, репутация моя того… Подмоченной оказалась неожиданно для меня. Музыкальное сообщество, дружище, это маленькая деревня, все друг о друге знают. В конце концов кое-как устроился преподом в музыкалку.

Вообще-то с детьми мне работать нравится, только опять у меня нелады с начальством. С директором, что интересно, мы вполне вась-вась, да только он на все уже забил. Спит и видит, как бы на пенсию выйти. Заправляет в музыкалке завуч Луиза Харисовна. Ох и стервозная баба, простите, если что не так… С первого дня ко мне неровно дышит.

Ладно, еще об этой дуре говорить.

Было время (ну, недели две) когда я даже в депрессняк впал. Все ж навалилось одновременно – с работой какая-то фигня, Ленка вытурила, сорокалетие на горизонте замаячило… (Непростая дата – 40 лет, но про нее рассказ дальше).

А тут как раз Ботану травку принесли… А, я забыл сказать, чем Ботан занимается. Он программер, и не какой-нибудь желторотик, а из мастодонтов. Еще с перфолентами работал. Старая школа, боевой конь, что борозды не испортит.

И вот, забили мы с Ботаном косяк, а под это дело трындим. О том о сем, на медитации разговор свернул. Ботан спрашивает меня, как старого буддиста, какие ощущения в состоянии самадхи. Я как могу объясняю. А он говорит – типа, похоже на эффект от ЛСД. Только там ярче.

«Ну-ка, ну-ка, — говорю я, — с этого места подробнее».

А Ботану же только волю дай! Сразу лекцию затеял, высоконаучную: «ЛСД, или диэтиламид лизергиновой кислоты, почти случайно открыт в 1942 году профессором Альбертом Хофманом, когда он работал в фармацевтической корпорации…» — «Стой, стой, — кричу я, — тормози! Здесь тебе не «Умники и умницы». Опустим формальности, действие-то какое?» Ботан смачно затянулся, дыхание задержал, потом выдохнул и говорит: «Расширение сознания. Выход в иные миры».

М-да, дружище, знал бы я тогда, что меня ждет в «иных мирах»…

Стали вспоминать, кто из музыкантов этой заразой баловался. Сознание расширял. Джим Моррисон, так? Джимми Хендрикс. Битлы не брезговали. Из джазменов — Дженис Джоплин, Джо Кокер, старина Колтрейн… Легче сказать, кто не пробовал.

Про ЛСД я, конечно, и раньше знал. Но сейчас, видать, созрел. Время пришло, то самое.

«Давай, — говорю я Ботану, — с расширением сознания экспериментировать!» Ботан задумался и… думал минут десять, наверно. Ну, он когда курнет – ужас какой тормознутый. Я уже решил, что он про меня забыл, когда он рот раскрыл: «ЛСД я не знаю, где достать. А вот мескалин… Есть один тип, промышляет этим». Я поморщился, типа – кактусы жрать?! А Ботан уже накумарился, понесло его. «Ты что! Кастанеда, Дон Хуан, отдельная реальность!.. «Под воздействием мескалина я вдруг ощутил, что бог и дьявол находятся не за пределами моего сознания, но внутри меня…»» — сладко пел он.

Бог и дьявол внутри меня… Понравилось мне это, дружище, я ж не знал как оно обернется. «Ладно, — говорю, — хрен с тобой. Заверните в бумажку».

Тут до Ботана дошло, что я говорю на полном серьезе. Врубил он задний ход, да от меня отцепиться мало кому удавалось. В общем, вынудил я Ботана познакомить меня с наркодилером.

Хм, дилер… Я как-то по-другому их представлял. Этот Вадик был перепуганным и слегка пришибленным на голову пареньком лет двадцати. Мы встретились в подземном переходе на «кольце», он сунул мне перемотанный скотчем черный полиэтиленовый пакет, и озираясь по сторонам, прогундосил: «Это как бы не мескалин, но не хуже. Грибы, как бы. Галлюциногенные». Я в пакете дырку проковырял, заглянул – там поганки какие-то. Ножки тоненькие, коричневые, шляпки фиолетовые. По виду – полная хрень.

Говорю: «Что ж ты, зараза, делаешь! Тебе разве грибы заказывали, ишак потомайский?!» А Вадик сморщился весь и шипит: «Тише ты! Я же говорю — грибы как бы не хуже. Попробуй сначала, если не понравится – я деньги верну. Все, расходимся в разные стороны, и ты меня как бы не знаешь».

И смылся.

Ну, пришлось грибы лопать, вместо пейотля. Какой приход я поймал, уже рассказывал, дружище. Помнишь, Агиба хайку читала? Ну вот.

А на другой день я прямо с утра поганку зажевал и с Агибой разговорился. Только она что-то не в духе была, сбежала быстро. Потом я бродил по ботановской квартире и все забывал. Серьезно. Хочу, к примеру, воды из чайника глотнуть, прихожу на кухню… и думаю — зачем я здесь? Или обращаюсь к Ботану и к середине фразы уже не помню о чем хотел сказать.

Но ягодки пошли, когда я прилег на диван. Не успел закрыть глаза, как понеслось!

Я почувствовал, что меня уносит назад. Лечу затылком вперед по коридору, на стенах которого огни светильников. Они вылетают у меня из-за спины, стремительно проносятся и остаются позади. Коридор все время изгибается, поворот за поворотом, скорость нарастает… Свет плафонов сливается в одну сплошную дорожку, меня переворачивает, и я теряю представление – где «верх», где «низ», где «право», а где «лево»…

Меня затошнило и я открыл глаза.

В комнате стало темнее. Я решил встать и включить свет, но обнаружил, что пристегнут к дивану наручниками. Ну, знаешь, кожаные такие, с клепками, в порнушках наверняка видел. Хочу пошевелится – не могу. Тогда я закричал: «Ботан, мать твою за ногу, что за хохмочки?! А ну отвязывай быстрее!»

Из своей комнаты медленно выходит Ботан… Его лицо в тени, свет падает сзади. Я присматриваюсь и вдруг с ужасом понимаю, что не Ботан это вовсе. Бр-р-р…

Погоди, дружище, в курилку выйду. Давай подымим, легче вспоминать будет.

Так вот. Выходит какой-то фуфел, фигурой вроде бы Ботан, но лицо не совсем его. Как объяснить… Ну, как будто это гипсовый слепок с ботановского лица. Такой же бледный и с пустыми глазницами.

И движется этот псевдо-Ботан неспеша в моем направлении. Я струхнул, признаюсь, дружище, но нашел в себе силы дать отпор. «Пошел на хер! – говорю. — Не приближайся, хуже будет!». А он тихо отвечает (голос чисто ботановский): «Мне уже хуже не может быть, Виргус».

Приблизился к дивану и остановился.

— Хуже быть не может, потому что я скорблю, Виргус.

— Эээ… Знаешь, я тоже скорблю вместе с тобой, уже почти плачу. Только отстегни браслетики, будь другом, — прошу я, стараясь не смотреть на него.

— Да, я думаю, ты должен скорбеть вместе со мной.

— Слушай, о чем речь вообще, а? Давай ты меня развяжешь и мы поговорим как взрослые люди…

— Ты должен скорбеть, Виргус, о своей пьесе. Ты доигрываешь ее, пора раскланяться и уйти со сцены.

— Че… чего?! Что ты мелешь, конь педальный!..»

Тут псевдо-Ботан тронулся в обратный путь. Шел он так же медленно, но спиной, будто пленку назад отматывали. И прежде чем скрыться в ботановой комнате, приостановился и говорит: «Вспоминай, Виргус, вспоминай. Девяносто третий год, август».

…Что? Сейчас иду, сестра. Минутку.

Отбой у нас, дружище. В общем, монстр вышел, а я в сон провалился, кажется. Не помню, что дальше было. Но когда проснулся (никаких наручников, конечно, ничего такого), монстр отчетливо встал перед глазами. Слепок лица. Последние слова.

И я стал вспоминать.

Девяносто третий год. Ага. Август. И что?

Шабашка с азерами. Хм… Строительство флигеля для сельсовета.

Дискотеки в клубе. Дожди, слякоть, грязь.

В бараке устойчивый дух табачного перегара. Под ногами пустые бутылки.

Холодно.

А-а-а!

И тут я вспомнил. Я вспомнил, вспомнил, вспомнил… И надо сказать, дружище, воспоминание не принесло мне радости. Нет, не принесло. Только мурашки побежали по телу, покрывая его густым копошащимся слоем.

Все, все, сестра, ложусь.

Дружище, завтра дорасскажу, ладно? Спокойной ночи. Береги себя.